– Мне сказали, что это был несчастный случай, – тихо говорит Изобель. – Она попала под поезд.
Тсукико задумчиво кивает, доставая из кармана пальто серебряный мундштук и такую же зажигалку.
– А на самом деле как она умерла? – спрашивает она.
– Что ты хочешь сказать? – вскидывает брови Изобель и поспешно оглядывается по сторонам, чтобы убедиться, что их никто не может услышать, однако большая часть траур ной процессии уже растворилась в пелене дождя вместе со своими зонтиками. У могилы осталась лишь горстка людей, включая Селию Боуэн и прижавшуюся к ее юбке Поппет Мюррей. Девочка сдвинула брови домиком, но кажется скорее рассерженной, нежели печальной.
Лейни и мистер Баррис стоят у самого края могилы, так что возвышающийся над ней ангел может дотронуться до их опущенных голов.
– Тебе ведь доводилось видеть своими глазами то, во что разум отказывается верить? – спрашивает Тсукико.
Изобель кивает.
– А тебе не кажется, что когда такое происходит у тебя на глазах, с этим бывает трудно смириться? До такой степени, что это сводит с ума? Человеческий разум – нежная штука.
– Не думаю, что она нарочно шагнула под поезд, – отвечает Изобель, стараясь говорить как можно тише.
– Может, и нет, – говорит Тсукико. – Но я не исключаю и такой возможности. – Она щелкает зажигалкой. Кончик сигареты легко занимается пламенем, несмотря на влажный воздух.
– Это и впрямь мог быть несчастный случай, – задумчиво повторяет Изобель.
– И много несчастных случаев у нас было за эти годы? Кто-то ломал руку, обжигался или еще что-нибудь? – спрашивает Тсукико.
– Нет, – качает головой Изобель.
– Ты когда-нибудь болела? У тебя случался хотя бы насморк?
– Нет. – Изобель силится вспомнить, когда простужалась в последний раз, но на ум ей приходит один единственный случай – зимой, еще до встречи с Марко, лет десять тому назад.
– Насколько я понимаю, никто из нас не болел с первого дня появления цирка, – продолжает Тсукико. – И никто не умирал до последнего времени. Впрочем, никто и не рождался. По крайней мере, после появления на свет близнецов Мюррей. Хотя с тем образом жизни, который ведут некоторые наши акробаты, это удивительно.
– Я… – начинает было Изобель, но тут же замолкает.
Здесь есть, о чем подумать, но она далеко не уверена, что ей хочется это делать.
– Мы, моя дорогая, просто рыбки в банке, – говорит Тсукико, поигрывая зажатым во рту мундштуком. – Рыбки, за которыми очень хорошо следят. Наблюдают со всех сторон. Если одна из нас всплыла кверху брюхом, это не случайно. А если и случайно, то это повод беспокоиться, что наши хозяева не так хорошо ухаживают за нами, как могли бы.
Изобель не отвечает. Она жалеет, что Марко не приехал с Чандрешем, хоть и сомнительно, что он согласился бы ответить на какой-либо из ее вопросов, да и вообще снизошел бы до разговора. Всякий раз, когда она тайком раскладывала карты, они не давали ясного ответа. Лишь показывали, что он испытывает какое-то сильное чувство. Она и без карт знает, что он очень трепетно относится к цирку, в этом она никогда не сомневалась.
– Тебе приходилось когда-нибудь гадать тому, кто понятия не имеет, что происходит в его жизни, хотя тебе самой все становилось ясно после короткой беседы и нескольких картинок на столе? – продолжает допытываться Тсукико.
– Да, – подтверждает Изобель. К ней приходили сотни клиентов, которые не видели дальше своего носа. Не замечали измен, предательства и всякий раз наотрез отказывались верить, как она ни пыталась открыть им глаза.
– Изнутри бывает трудно разобраться в ситуации, – говорит Тсукико. – Слишком все привычно. Слишком удобно.
Тсукико замолкает. Капли дождя, падая, пронзают поднимающиеся вверх струйки дыма от ее сигареты.
– Возможно, покойная мисс Берджес подошла так близко к краю, что смогла взглянуть на все со стороны, – наконец заключает она.
Лицо Изобель принимает испуганное выражение, и она оглядывается на могилу Тары. Мистер Баррис, обняв Лейни за плечи, медленно идет вместе с ней в сторону кладбищенских ворот.
– Кико, в твоей жизни была любовь? – спрашивает Изобель.
Плечи Тсукико напрягаются. Она медленно выдыхает табачный дым. На секунду Изобель кажется, что ее вопрос останется без ответа, но Тсукико все же поднимает на нее глаза.
– У меня случались и многолетние романы, и мимолетные. Среди моих возлюбленных были и принцы, и нищие. Думаю, они тоже любили меня, каждый по-своему.
Это обычно для Тсукико: вроде бы и ответить, но ничего при этом не сказать. Изобель больше не задает вопросов.
– Все разваливается, – нарушает Тсукико затянувшееся молчание; Изобель нет нужды уточнять, что она имеет в виду. – Трещины уже пошли. Рано или поздно все рухнет, это неизбежно. – Она замолкает, чтобы в последний раз затянуться. – Ты не бросила свою ворожбу?
– Нет, – откликается Изобель. – Но лучше от этого, по-моему, не становится.
– Знаешь, подчас это бывает трудно понять. В конце концов ты оцениваешь все изнутри. Самые простые чары порой оказываются самыми действенными.
– Я не замечаю, чтобы они были действенными.
– Возможно, они помогают бороться с хаосом, идущим изнутри, а не снаружи.
Изобель ничего не отвечает. Тсукико, пожав плечами, решает не продолжать разговор.
А через мгновение они, не сговариваясь, поворачиваются, чтобы уйти.
Белоснежный ангел остается в одиночестве стоять над свежезасыпанной могилой Тары Берджес, зажав в руке черную розу. Он похож на изваяние, даже ресницы не дрожат. На покрытом белым гримом лице застыла печаль.
Ветер вырывает перышки из его крыльев, а ливень прибивает их к раскисшей земле.
Лабиринт
Вкоридоре, по которому ты идешь, стены оклеены игральными картами. Бесконечные ряды треф и пик. С потолка, мягко покачиваясь, когда ты проходишь мимо, свисают украшенные картами светильники.
За дверью в конце коридора обнаруживается железная винтовая лестница.
Ступени ведут и вниз, и вверх. Разглядев над головой люк, ты решаешь подняться.
Наверху ты попадаешь в комнату, усыпанную перьями. Когда ты входишь, они поземкой клубятся по полу, заметая люк, через который ты попал внутрь.
Из комнаты ведут шесть одинаковых дверей. Ты наугад выбираешь одну и выходишь. Горстка перьев вылетает вслед за тобой.
В другой комнате голова кружится от запаха сосен – ты оказался в хвойном лесу. Только деревья не зеленые, а ослепительно белые и как будто светятся в окружающей их тьме.